Зарылись в землю и выжили, но какой ценой

Отрывок из книги жителя станицы Костромской Ивана Буракова «Записки репрессированного». Автор рассказывает о событиях, произошедших с ним и его семьёй.

Автор книги Иван Бураков и его родители — Александр Михайлович и Софья Ильинична.

День памяти политических репрессий в России отмечался 30 октября. Наша страна пережила национальную трагедию, отголоски которой ощутимы до сих пор. За каждым именем и событием этой трагедии стоит живая история. Сегодня мы предлагаем историю одной семьи. Кем были, как жили, что с ними стало.

Я родился в 1928 году в станице Костромской. Мой отец Александр Михайлович Бураков был сыном казака. Земельный пай и часть доходов позволили ему окончить строительство дома, построить хороший амбар. В хозяйстве были куры, гуси, овцы, две лошади. Чтобы получить хороший урожай от земельного надела, отец в летнее время находился в поле. Трудился с утра до полуночи и спал под телегой.

Приближался тридцатый год. Пьяницы и бездельники, добравшись до власти, стремились завладеть чужим добром. Отец возмущался, когда трудовые доходы незаконно отбирали. Чтобы избавиться от него, совет постановил «за реакционную работу и срыв мероприятий» Буракова Александра Михайловича арестовать и отправить в тюрьму Армавира. После ареста отца появились вооруженные комсомольцы и предложили нам немедленно покинуть дом. Кроме одежды, которая была на нас, не разрешили взять ничего. Выгнав нас, они предупредили, что при подходе к дому будут стрелять без предупреждения.

Моя мать с тремя детьми поселилась в брошенном сарае. Комсомольцы объявили, что если кто будет помогать нам, их посчитают пособниками врагов народа. Но несмотря на такое строгое предупреждение, станичники в ночное время приносили нам продукты, одежду. Через три дня нас погрузили на телегу с вещами, которые нам принесли станичники. Надо отметить, что когда мы проезжали по улицам станицы, то многие жители бросали на телегу продукты, одежду, несмотря на строгие окрики охраны.

Когда нас привезли в Лабинск для погрузки в товарные вагоны, конвоиры разрешили взять всё с собой то, что нам дали жители. Мать, опасаясь, что кто-нибудь отберёт у нас вещи, надела их на нас. В Армавире в товарный вагон втолкнули отца. Когда он увидел нас, то испугался, так как мы были очень толстые. Он подумал, что мы опухли от голода. Но когда разобрался, в чём дело, то обрадовался, что мы тепло одеты и все вместе.

Товарный вагон до предела был забит ссыльными. Нас везли несколько дней. Спали сидя, так как вытянуться во весь рост не было места. Нас привезли на конечную железнодорожную станцию Тавда Свердловской области. Там всех погрузили на катера и по реке Тавде перевезли в районное село Таборы. Оттуда ссыльные своим ходом пошли к конечному пункту пребывания, расположенному в 80-ти километрах от Таборов. Там были домики лесников — и всё. Позже отец мне рассказывал, что случайно подслушал такой разговор.

— Как же они будут жить в лесу? Там сейчас нет никакого жилья, а скоро зима подойдёт, – спрашивал сотрудник комендатуры.

— Построят времянки, зароются в землю и выживут, а если не выживут, за их гибель с нас никто не спросит. Больше их умрёт — меньше будет врагов советской власти, — ответил ему комендант.

Я не помню ничего из перенесённых тягот в первые годы жизни в ссылке, но, по словам матери, половина малолетних детей была похоронена в сибирской земле. Холод, плохое питание, отсутствие элементарных условий проживания приводили к массовым болезням. Не обошла эта участь и меня. Я в трёхлетнем возрасте в течение полугода переболел многими простудными и инфекционными заболеваниями. И был вроде уже не жилец, но потом стал медленно выздоравливать.

С приходом весны все переселенцы активно приступили к обустройству своей жизни. Лес был рядом, поэтому дома возводились быстро. Земля была плодородная. Каждая семья разрабатывала участок и, с трудом добывая семена ржи, засевала своё поле.

Шёл 1934 год. Мне уже было шесть с половиной лет. Засеянные поля дали хорошие урожаи. По подсчётам моих родителей, собранного зерна после обмола должно было хватить на пропитание всей семьи до нового урожая и на посев в будущем году.

В один из вечеров к нам зашёл председатель комендатуры с амбарной книгой, в которой указывалось количество снопов в наших скирдах и была расписка моих родителей, что они не будут брать ни одного снопа себе, так как всё конфисковано и подлежит передаче вновь создаваемому колхозу. Отец вскочил, возмущённый действиями комендатуры, которая обрекала нас на голодную зимовку.

— Ты, живя на Кубани, был против коллективизации и за это был сослан, — сказал представитель комендатуры. — Если будешь сейчас противиться коллективизации, окажешься дальше Сибири и вряд ли оттуда вернёшься.

Отец с матерью поставили подпись под обязательством не прикасаться к убранному урожаю, надеясь, что комендант всё же выделит часть на пропитание семьи.

Около полей была выставлена круглосуточная охрана. Как-то вечером к нам зашла соседка и шёпотом стала рассказывать матери, что некоторые селяне уже по мешку натаскали зерна, обрезая колосья со снопов своих скирд. Ночью я проснулся, позвал мать, но мне она не ответила. Меня охватил страх. Я стал громко звать родных. В доме никто не откликался. Тогда я вышел на улицу. И стал во всё горло кричать: «Мама! Где ты?»

Стало уже светать, и на мой крик пришла соседка, успокоила меня. И тут до моих ушей донёсся крик матери. Я посмотрел в сторону поля и увидел мать, которую за руки тянул комендант, сидевший на лошади. Позже у меня возникла мысль, что соседка специально рассказала матери, как можно часть своего зерна принести домой. Она была провокатором. И всё это произошло по её наводке.

Однако сознание того, что я своим криком провалил операцию, задуманную матерью и братом, долго мучило меня. Но вернёмся к описанию увиденной мной сцены, которая стоит у меня перед глазами до сего времени. Мать со слезами уговаривала коменданта отпустить её. Тот бранился и угрожал, что сгноит воровку в тюрьме. У матери в ушах были красивые золотые серёжки — подарок отца. Она сказала, что отдаст ему украшение, если он отпустит её. Комендант остановился и сказал: «Давай их сюда». Мать быстро сняла с правого уха серьгу и подала ему. Трясущимися руками она никак не могла отстегнуть серёжку с левого уха. Тогда комендант согнулся, взял в руки серьгу и вырвал её из уха матери.

На улице уже рассвело. И я запомнил на всю жизнь картину: мужчина в будёновке сидит на лошади, а рядом — стоящая на коленях мать, у которой по щеке струится кровь. Комендант развернулся и поскакал прочь, а мать с радостью стала прижимать нас к себе.

Конфискация урожая хлеба комендатурой у ссыльных привела к небывалому голоду. Люди были настолько ослаблены им, что самостоятельно не в силах были раздолбить мёрзлую землю, чтобы похоронить своих родственников. Комендатура приняла решение: выкопать одну большую яму и туда сбрасывать трупы. На подборку и вывозку трупов выделили двух мужчин. Я помню очень ясно, будто это было совсем недавно, как мужчины тащат по снегу сани, а сбоку и сзади саней волокутся руки и ноги полураздетых трупов.

Надо сказать, что в ссылке вместе с нами были ещё и родственники. В голодную зиму 1934-1935 годов у нас умерли оба моих деда и два родных дяди.

Нас от смерти спасли ложники — домотканые подстилки. Мы всей семьёй, кроме отца, который работал на лесозаготовках, расплетали их, вытаскивая жгутики из шерсти. Одна из бабок пряла из них пряжу, а другая вязала носки, рукавицы. Мать по разрешению коменданта ходила по близлежащим деревням и меняла вязаные вещи на хлеб и овощи. Добываемые матерью продукты спасли нас от голодной смерти.

Ещё много бед пришлось пережить Ивану Буракову, пока его не освободили в 1950 году. И только спустя 46 лет он получил справку о реабилитации.

P.S. Газета «Предгорье» выражает благодарность председателю совета ветеранов Костромского поселения Татьяне Петровне Безух и главе Костромского поселения Петру Андреевичу Нартову за сотрудничество.

? Справка «Предгорья»

После октября 1917 года тысячи людей признавались «врагами народа». В 1954 году началась реабилитация жертв политических репрессий. Спустя несколько лет эту работу свернули и во-
зобновили лишь в конце восьмидесятых годов.

18 октября 1991 года было принято постановление Верховного Совета РСФСР «Об установлении Дня памяти жертв политических репрессий», после которого 30 октября стало днём памяти.

? 97 реабилитированных и тех, кто пострадал от политических репрессий, проживают в Мостовском районе.

Виола Крапивина. Фото из книги «Записки репрессированного».