Лес рубят — слёзы текут

Жительница станицы Андрюки Надежда Муратова любит бродить по окрестным лесам. Однако в последние годы эти прогулки вызывают у неё только слёзы. Лес рубят без всякой жалости.

Жительница Андрюков Надежда Муратова в шоке от того, что творят люди с лесом. Фото: Дмитрий Бунтури

Лесная партизанка

Надежда Муратова развернула на кухонном столе огромную подробную карту местности и первым попавшимся под руку предметом  — ножом – начала показывать масштабы бедствия.

— Откуда у вас такая карта?! – удивляюсь я.

— Да так… Туристы знакомые подарили…

Если не прислушиваться к её словам, то можно подумать, что женщина планирует военную операцию. Сама она, будучи в камуфляжных штанах, напоминает лидера партизанского движения. Вот только борется Муратова не с фашистами, они отсюда ещё 77 лет назад вывелись, а с человеческой жадностью – вещью не менее страшной.

— Сейчас у нас всё построено на бизнесе. Но к чему это ведёт, немногие понимают. В итоге ради денег губят всё, что могут, но больше всего страдает природа. Я живу в Андрюках 20 лет и часто хожу в лес, в горы. Очень люблю лес. Но вот беда, он исчезает на глазах. Вырубки систематически появляются  то тут, то там, а вместе с этим высыхают ручейки и речки. Ведь лес в основном валят в низинах — по руслам ручьёв, там машинам, тракторам легче пройти. Если раньше на одной только горе Куцей было более 27 ручейков и речек, множество мочаков, то сейчас, увы, нет ничего. Почти всё высохло.  При этом валят деревья, как попало, ломают молодняк, берут лишь ствол до первых веток, а остальное бросают и не убирают.  Остатки гниют, разводятся вредители, — рассказывает Надежда Ивановна.

При этом, по информации Надежды Муратовой, рубят местный лес не на строительство, а делают из него какие-то разовые поддоны, причём  в таких количествах, что и представить страшно.

— В нашей стороне лес рубят от Шедка до Солёного. Здесь, вот здесь и здесь… — делает размашистые движения ножом над картой Надежда Ивановна

— В общем, везде… — говорю я.

— Вдобавок, у нас постоянно жгут траву. Но горит не только она. Вместе с ней выгорает и лес, в том числе молодняк, который мог бы заменить срубленные деревья. Раньше в Андрюках жили четыре лесника, хоть как-то следили за лесом.  Сейчас – никого нет, — рассказывает женщина.

— Вас бы в лесники, — замечаю я, глядя на боевой настрой собеседницы.

— Да, я бы всем головы поотрывала!

Надежда Муратова показывает на карте масштабы лесного бедствия. Фото: Дмитрий Бунтури

76 лет жизнелюбия

Карта свёрнута. Собираемся с Надеждой Ивановной в путь к местам рубок.

— Возьмём воду, а то умрём без неё. Раньше я ни бутылки с собой не брала. В лесу было полно воды. Сейчас даже птичкам напиться негде…  — говорит женщина.

Едем под гору Куцую. От других возвышенностей в окрестностях Андрюков она выделяется  мусорной свалкой. Сюда свозят отходы из станицы и близлежащего Псебая. Не успела свалка скрыться с глаз, как наша машина застряла в грязной колее просёлочной дороги. Принялись с Надеждой Ивановной подкладывать под увязшее колесо камни, потом мне пришлось сесть за руль, а женщине толкать. После непростых, продолжительных потуг, наконец, удалось вытянуть автомобиль.  По лицу Надежды Ивановны вовсю тёк пот. «Да, уж с этой женщиной не пропадёшь…», — думал я, глядя на бойкую пенсионерку.

— Знаешь, сколько мне лет? —  спросила Надежда Ивановна и сама же ответила, — Семьдесят шесть!

— Ого! – только и смог сказать я.

Как вскоре выяснилось, подвиг наш – продвижение на машине по не очень хорошей дороге – оказался напрасен. Буквально в нескольких десятках метров от места, где мы застряли, вдаль и вширь раскинулось свежевспаханное поле. Дорога исчезла под ним. Дальше пришлось идти пешком.

Время в пути мы коротали в разговорах. Слушал я Надежду Ивановну и всё больше и больше понимал, какой удивительный, интересный человек идёт сейчас рядом со мной.

— Что-то сдала я в последнее время… То ноги начали болеть, но их я вылечила, то вот сейчас – руки. Сегодня у меня давление с утра было 70 на 50. Вчера к врачу ходила, кардиограмму делала. Знала бы Андреевна (так Муратова назвала доктора – прим. автора), чем я сейчас занимаюсь, сказала бы мне: «Какого ты попёрлась?!»  Хожу и буду ходить в лес! – говорит Надежда Ивановна.

— Это ты не знаешь, какая травма у меня была… — продолжает она разговор. – С такой обычно не выживают. У меня нет части черепа. Дело было в Ульяновске, где мы жили с мужем. Повредила я как-то палец на руке и не особо обратила на это внимание, а потом на следующий день увидела, что он у меня посинел. Попросила мужа срочно везти в больницу. Ехали мы на мотоцикле, а вокруг снег лежал, и вот на одном из поворотов нас занесло и перевернуло. Если б я была за рулём, такого бы не случилось…

— А вы умеете водить? – уточняю я.

— Да, мне нравится. И в Андрюках я какое-то время тоже ездила. Так вот, как рассказывают, когда меня доставили в больницу после аварии, хирург удивлялся, зачем к нему привезли. Её, говорит, в морг надо. Но выкарабкалась. Сначала несколько дней ничего не воспринимала, не могла разговаривать, а потом пришла в себя. Зрение только хуже стало. Когда я отправилась к врачу уже с этой проблемой, а доктор оказался тот же, к кому я попала после аварии, он снова начал возмущаться: «Ты смотри, зрения она хорошего хочет. Радуйся, что вообще с того света вернулась!».  После аварии мне инвалидность дали.

Вообще жизнь Надежды Муратовой и обстоятельства этой жизни  лёгкими и светлыми не назовёшь. После аварии от неё к другой женщине ушёл муж. Не так давно умер старший сын (остался у женщины только младший). Трудился дальнобойщиком, вернулся домой после очередного рейса, и у него случился инфаркт. «Сердце буквально взорвалось», — говорит  Надежда Ивановна. Бабушка её тоже умерла от инфаркта в день рождения своей дочки. Она пришла с работы, помогла приготовить угощения для гостей, вымыла всю посуду, а потом легла и больше не встала. Мама Надежды Ивановны уже в пожилом возрасте без вести пропала. Она приехала к дочке в гости в Сызрань из украинского города Красный Луч Ворошиловградской (ныне Луганской) области. Как вспоминает моя собеседница, мать к тому моменту уже была плоха, и отпускать её домой дочь не хотела. Но та настаивала, обещая съездить разок в родной город и вернутся. Однако по пути она бесследно исчезла, так и не доехав до места назначения.

Надо сказать, что и само рождения Надежды Ивановны  проходило в непростых условиях. Она появилась на свет в 1943 году в погребе своего дома в Красном Луче, где семья пряталась от фашистской бомбёжки. Но при всех этих обстоятельствах женщина сохранила в себе огромнейшее жизнелюбие, к которому так и хочется прикоснуться постороннему человеку.

Затронули мы по пути и тему походов пенсионерки в лес на прогулку, либо по грибы и ягоды.

— Минувшей осенью произошёл со мной такой случай.  Я собирала грибы вон на той горе, — показывает Надежда Ивановна на далёкую возвышенность впереди, которая, если выразить расстояние русским языком, находится чёрт-те где от Андрюков. При этом, надо заметить, ходит туда пенсионерка своими ногами. – Собрала целый рюкзак, туда же положила телефон. Оставила добычу на земле, а сама отошла в сторону, отвлеклась. Представляешь, потом хочу вернуться к рюкзаку, а всё никак не могу найти место, где его оставила. К тому моменту уже начало темнеть. Решила бросить поиски вещей и пойти домой. А во тьме уже плохо видишь ориентиры. Немного сбилась я с пути и провалилась в трёхметровый овраг. Но удалось обойтись без травм. Вышла, наконец, на знакомую поляну,  а там трое волков в три пары глаз за мной наблюдают. Я им говорю: «Я вас не трогаю, и вы меня не трогайте!»

— Волков?! – переспрашиваю я на всякий случай. Вдруг послышалось.

— Да. Они там живут обычно. Людей не трогают (даже не представляю, что произошло бы со мной во время такой встречи…  — прим.  автора). В общем, к одиннадцати ночи я только вышла к Псебаю. Решила уже у сына в посёлке остаться. А на поиски рюкзака своего я ещё несколько дней подряд потом отправлялась. Наконец, то ли на второй, то ли на третий день нашла его. Даже телефон в нём не разрядился. А за черникой я хожу вот туда, — снова показывает в дальнюю даль моя спутница.  – Соберёшь ведёрко и на следующий день возвращаешься

— Вы в лесу ночуете?! – удивляюсь я в очередной раз.

— Да, когда за черникой хожу, ночую…

Дров, брошенных в андрюковском лесу, по мнению Надежды Муратовой, хватило бы, чтобы согреть весь Мостовский район. Фото: Дмитрий Бунтури

Слёзы леса

— Вот здесь был ручей, который раньше перейти было нельзя, — показывает Надежда Ивановна на высохшее русло. – И таких здесь полно.

Входим в лес, где, по словам пенсионерки, местные предприниматели вырубают деревья. Красота природы сменяется её тихим ужасом. Здесь над ней жестоко надругались, изуродовали и бросили. Вокруг пни, кучи где попало и как попало оставленных веток и стволов, вывороченные, искорёженные деревья (их, по словам Надежды Ивановны, просто зацепили, когда тащили срубленную добычу), а кое-где выброшенные пластиковые бутылки и банки от консервов (господа лесорубы обедали). Это место просто стонет от боли.

— Посмотри, посмотри!  Всех этих остатков, брошенных после рубки, хватит, чтобы обеспечить дровами весь район. А они просто гниют здесь. В них разводятся вредители и губят лес, — говорит Надежда Ивановна.

— Ой, мама!.. – пройдя чуть дальше, стонет и хватается за голову уже сама женщина. – Они (лесорубы – прим. автора) здесь снова были! Тут же чинары стояли?! Мои чинары!.. Срубили мои чинары!..

Надежда Муратова плачет. Искренне, горько.

— А здесь жил барсук… Четыре норы у него тут было. После всего, что натворили, он больше тут не появится…

Глядя на всё это рукотворное издевательство, на всю причинённую природе боль, хочешь отказаться от всего, что делается из дерева. Не надо такого счастья…

По ту сторону ручья лес ещё не трогали. Он стоит красивый, ровный. Но жить ему в таком виде осталось недолго. Скоро изуродуют и его. Уже помечены красной краской деревья-смертники. Именно за ними придут первыми.

Пенсионерка садится на бревно и причитает:

— Лес, лес… Ты только в сказках такой сильный…. Но почему ты не можешь сделать так, чтоб ни одна машина, ни один трактор не вошли сюда?!

Приди в этот лес инспекция, она бы зафиксировала все нарушения, какие только можно. Здесь налицо  и чрезмерная по интенсивности заготовка древесины на фоне полного отсутствия или недостаточности мер по воспроизводству лесов, и рубка здоровых деревьев, вместо  больных и старых, и загрязнения леса древесными отходами, создающими пожароопасную ситуацию, и повреждения деревьев, не подлежащих вырубке, и, в конце концов, лесозаготовка  в водоохранной зоне (в данном случае вблизи ручья), которая, в общем-то, запрещена.

— Это ещё цветочки, дальше будут только ягодки. В лесу по реке Борисенко всё ещё страшнее… — предупреждает Надежда Ивановна.

Я зафиксировал точные координаты места, в котором мы находились. Они, посредством знающих толк в защите леса эковолонтёров, будут переданы в контролирующие органы.

А в том, что огромное количество древесных остатков лесорубы за собой не убирают, пришлось убедиться, когда Надежда Ивановна завела в лес, который рубили четыре года назад. Там всё также осталось уродливо брошенным.

— В советское ведь время тоже немало рубили… — говорю я.

— Да, но там было всё по-другому. О лесе при этом заботились,  его восстанавливали. А сейчас что?! Вот чинаре, чтобы вырасти во взрослое дерево, нужно около шестидесяти лет. Её рубят направо и налево, но не восстанавливают. Увидят ли вообще лес наши потомки?!

По словам Надежды Ивановны, лесорубы работают каждый божий день. В подтверждение этому, где-то вдалеке загудел трактор.

— Звук этой машины я хорошо знаю. Она тянет вырубленные деревья, —  прислушиваясь, с горечью сказала Надежда Ивановна.

На лоне мирной природы гудение трактора вдруг представилось шумом бороздящего небо фашистского самолёта. От этой ассоциации стало жутко. Фашисты не одолели нас в военные годы. Быть может, теперь они вернулись и нашли другой способ победить наш народ – уничтожить леса, погубить природу?!

Дмитрий Бунтури.